Терри смеется, наклоняется над столом и готовится втянуть.
— Ищет повод подраться? Да ему даже повод не нужен, чтобы заехать кому-нить в рыло, — говорит он, прежде чем употребить первую из двух дорожек.
Я следую его примеру и начинаю делиться своими планами относительно фильма. Терри как будто становится нехорошо.
— Ты в порядке, Тел?
— Не-е… мой член… это, наверное, из-за кокса… больно кошмарно.
Бедняга Терри направляется к выходу, сложившись практически пополам. Так грустно видеть ранее гордого собой мужчину в таком плачевном состоянии. Поскольку он все еще никакой в этом смысле и, похоже, оправится еще не скоро, я начинаю всерьез беспокоиться о половой жизни бедняжки Мелани, так что я звоню ей, держа в голове, что это было бы во всех отношениях неплохо, если бы Мел познакомилась с юным Кертисом.
Я просто на хуй рассвирепел. Убью, блядь, суку, раз за детьми присмотреть не может. Ага, она еще и наркоманка поганая… но детей в приют я не отдам, и если моя мать их не возьмет… так что придется ей закрутить гайки, потому что мы с Кейт просто не можем, блядь, взять этих придурков… ВОТ ВЕДЬ ГРЯЗНАЯ ЕБУЧАЯ ШЛЮХА!
Из-за нее я даже под дождь попал, бля, такой мокрый душ, словно с неба на тебя кто-то ссыт. И даже в ботинках вода из-за этих ебучих луж, как будто дренаж засорился или там что. В общем, я добежал до дома и только куртку накинул, стянул старые мокрые ботинки и надел новые, тимберлендовские. Кейт спрашивает:
— Ты кудай-то намылился, Френк?
— Да к этой шлюхе-наркоше, совсем охуевшей, у которой мои дети.
Блядский дождь. Почти все вокруг хлюпают носом, типа насморк с простудой, но, между прочим, в половине случаев это Колумбийская лихорадка, из-за злоупотребления кокаином, бля. Псих — клинический случай, то есть не то чтобы я так уж против хорошей понюшки, но никаких злобных подсадок, это для неудачников, и уж никак, нах, не рядом с моими детьми!
Ну, приезжаю я к ней и смотрю на нее, а она глядит на меня так, как будто она вообще ни при чем. Я говорю детям:
— Собирайтесь давайте, поедете к моей матери.
Я ни за что не возьму их к себе. Хуй вам. Я думаю, мать их оставит, она же все понимает, видит, в какой они щас опасности.
— Что… что случилось? — лепечет Джун.
— Ты, ты грязная ебучая шлюха, заткни пасть, нах. — Я просто предупреждаю ее. — А то как бы чего не вышло. Я за себя уже не отвечаю, я даже не знаю, что я с тобой сделаю, если вякнешь хоть слово!
Она меня знает достаточно хорошо и понимает, я ни хуя не шучу, и глаза у нее раскрываются на всю ширь, а лицо становится еще, блядь, белее, чем обычно. Глаза бы мои ее не видели, просто развалина, страшная, как смертный грех, и как это я раньше не замечал? Мне интересно, сколько она уже на наркоте сидит. Мальцы уже оделись и спрашивают:
— А куда мы идем, пап?
— К бабушке. Она хоть знает, как надо детей воспитывать. — Я смотрю на нее. — И она не проводит время под кайфом с другими наркошами.
— Что ты такое несешь?! Ты о чем?! — У этой суки еще хватает наглости изображать возмущение.
— Так ты еще и отпираешься? Ты что, отпираешься, что Урод, блядь, Мерфи был здесь на прошлой неделе?
— Ну да… но ниче не было, и по-любому, — продолжает она, глаза блестят безумным огнем, — это тя не касаецца, че я вааще делаю.
— Что ты тут, нах, колешься рядом с моими детьми? Не мое, блядь, дело? — Я поворачиваюсь к ним: — Вы двое, марш из квартиры. Нам с мамой надо поговорить. С глазу на глаз. Идите на лестницу и ждите меня! Давайте быстренько, брысь отсюда!
— Колюсь… да… но… — Она сдалась. — Мне просто трудно одной, без помощи…
Когда пацанята выметаются, я поворачиваюсь к ней.
— Я те щас покажу колоться! ЩА Я ТЕБЕ ТАК ВКОЛЮ, БЛЯДЬ! — И с разворота даю ей в рыло, кровища хлещет у нее из носа. Я хватаю ее за волосы, и они такие грязные и засаленные, что мне приходится наматывать их на руку, чтобы нормально ухватиться. Она визжит, когда я вставляю затычку, выкручиваю оба крана на полную и наполняю раковину. Когда она наполняется, я сую туда ее голову. — А ВОДИЧКИ ПОПИТЬ НЕ ХОЧЕШЬ, ТЫ, СУКА! ДА И БОШКУ ТВОЮ САЛЬНУЮ ПОРА ВЫМЫТЬ!
Я вытягиваю ее голову наверх, и вода вместе с кровью ручьями течет у нее из носа, а она бьется, как рыба, пойманная на леску. Я слышу голос — это мелкий Майкл стоит в дверях и спрашивает у меня:
— Что ты делаешь с мамой, пап?
— Убирайся обратно на лестницу, бля! Я просто ее умываю, у нее кровь из носа пошла! Пошел! Я кому говорю?!
Пацан выметается, и я снова макаю ее головой в раковину.
— Я ТЕ ЩАС ПОКАЖУ КОЛОТЬСЯ, ТЫ, БЛЯДЬ, ШЛЮХА НЕМЫТАЯ, Я ТЕ ЩАС ПОКАЖУ ТАКОЙ КРЭК, ВСТАВИТ ТАК, ЧТО ПОТОМ ЕЩЕ ДОЛГО НЕ ОКЛЕМАЕШЬСЯ!
Я снова вытаскиваю ее голову наверх, но эта шлюха-психопатка хватает из сушилки маленький ножик для овощей и тычет им в меня! Ножик втыкается мне прямо в ребра. Блядь. Я отпускаю ее, и она швыряет в меня тарелкой, которая разбивается о мою голову. Я опять бью ее, и она налетает на стол и начинает, блядь, визжать, а я вытаскиваю ножик из своих ребер. Кровь просто везде. Я пинаю ее, и оставляю лежать на полу, и выхожу к детям, но когда мы уже на лестничной площадке, там стоит старая сука из квартиры напротив, прямо в дверях, и обнимает моих пацанов.
— Пошли, ребята, — говорю я им, но они продолжают стоять, тупо таращатся на меня, так что я хватаю Майкла за руку, потому что мне некогда с ними валандаться, а потом эта блядская Джун все-таки встала на ноги, и выходит из квартиры, и вопит на меня, и кричит этой старой суке:
— ВЫЗОВИТЕ ПОЛИЦИЮ! ОН ХОЧЕТ ДЕТЕЙ УВЕСТИ!
— Мам! — хнычет этот мелкий трусишка Майкл, уж лучше бы Шон ему голову, на хуй, отрезал, может, он ваще не от меня, эдакий мелкий пизденыш, и я слегка поддаю ему тыльной стороной руки, а она хватает его за руку на ступеньках, и похоже, что мы перетягиваем мальца, как канат. Он вопит, и я отпускаю его, и они оба падают на ступеньки. Старая корова опять орет благим матом, и два полицейских поднимаются прямо к нам, и один из них спрашивает: