Я сижу в туалете, пытаясь выдавить из себя эту ядовитую мочу. Звоню в сервисное обслуживание номеров и прошу прислать мне нурофен. К счастью, у меня с собой есть циланол, и я принимаю одну таблетку. Тем не менее это мука; я не могу заснуть, меня лихорадит. Я вся в поту. И тут входит Саймон и видит, в каком я состоянии.
— Что с тобой, детка?
Я ему говорю, что со мной, и тут как раз появляется парень из обслуживания номеров. Саймон подает мне нурофен.
— Все пройдет, не волнуйся… ты приняла свой циланол? Я слабо киваю.
— Я не спал с этой Ронни, — вдруг говорит он, — мы просто пошли прогуляться по пляжу, потому что все остальные вырубились. Сейчас у меня только одна женщина, да. Ну, вне экрана, во всяком случае.
Прогулка по пляжу. Звучит так романтично… я предпочла бы, чтобы он просто по-быстрому ее выебал у нее в номере. Он видит Мел с Кертисом. Подходит к ним и трясет, чтобы разбудить.
— Уже почти утро. Может быть, вы нас оставите ненадолго одних, а, народ? Ну пожалуйста?
Лицо Мел кривится, но она встает:
— Ладно… пошли, Кертис.
Кертис поднимается и видит, что я вся заплаканная.
— А что с Никки?
— Женские проблемы. Скоро все будет в порядке. Увидимся, — говорит Саймон.
Однако Кертису этого недостаточно, и он подходит к кровати.
— Ты в порядке, Никки?
Он действительно за меня беспокоится. Он наклоняется и целует меня в разгоряченный лоб, и я обнимаю его. Потом подходит Мел, и я обнимаю и целую и ее тоже.
— У меня все нормально, таблетка, кажется, начала действовать. Это просто цистит. Слишком много вина и крепких напитков. Я думаю, что все из-за шампанского, какое-то оно было едкое.
Когда они уходят, мы с Саймоном ложимся в постель, спиной друг к другу, холодные и напряженные: я — из-за болей, он — из-за кокаина.
В конце концов я расслабляюсь, ложусь поудобнее и засыпаю. Просыпаюсь уже после полудня. Меня разбудило какое-то шевеление рядом. Саймон подходит и садится на кровать, с подносом в руках: круассаны, кофе, апельсиновый сок, сладкие булочки и свежие фрукты.
— Ну как, тебе лучше? — спрашивает он и целует меня.
— Да, намного. — Я смотрю ему в глаза, и мы оба молчим.
А потом он сжимает мне руку и говорит:
— Никки, вчера я вел себя отвратительно. И это не из-за выпивки или кокса, это из-за успеха. Я хотел, чтобы все было правильно, но я — полный урод, просто фашист.
— Что в этом нового? — говорю я устало.
— Но пусть это будет сегодня. До того, как мы поедем в «Фокс Серчлайт», — говорит он, расплываясь в улыбке. — У меня есть хорошие новости.
Он прямо весь светится. Надо ему подыграть:
— Что такое?
— Нас внесли в список вероятных лауреатов в номинации лучший фильм на Фестивале кино для взрослых! Мне звонили сегодня утром!
— Ух ты… это… это же просто здорово. — Мой собственный голос звучит словно издалека.
— Еще бы не здорово, — радостно отвечает Саймон. — А ты, я и Кертис номинированы в категории лучший дебют. Как актриса, режиссер и актер.
Я чувствую такой прилив восторга, что меня почти что подбрасывает к потолку.
Чтобы отпраздновать это дело, Саймон ведет меня обедать. В ресторан, который, как он утверждает, один из лучших — и не только в Каннах, но и во всей Франции. Что, конечно же, означает — во всем мире.
Я надела платье цвета зеленой груши с блестками от Прада и туфли на шпильках от Гуччи. Волосы подняты в высокую прическу, из украшений — пара маленьких золотых сережек, ожерелье и несколько браслетов. Саймон, который оделся в желтый хлопчатобумажный костюм и белую рубашку, смотрит на меня и качает головой.
— Ты просто сама суть женственности, — говорит он, и, похоже, его восхищение искреннее.
Меня так и подмывает спросить, а не говорил ли он то же самое «Фокс Серчлайт» вчера вечером, но я все-таки сдерживаю свой порыв, потому что не хочу портить момент. Такие моменты бывают нечасто.
Ресторан и впраду замечательный, такой маленький и уютный прованский ресторанчик, где приготовление пищи возведено в ранг высокого искусства. Мы начинаем с amuse-bouches, потом берем очищенные homard bleu, sue de truffe noire et basilic piles и куриные грудки-demi-deuil, с чернильным соусом из трюфелей piece de resistance, и зеленый салат с креветками. Восхитительно.
На десерт я беру cofie-chocolate coupe giacee с чашечкой жидкого шоколада и кусочком brioche, который надо макать в шоколад. Все это мы запиваем бутылкой шампанского «Кристалл» от Louis Roederer, шардонне Clos du Bois и двумя большими бокалами коньяка «Реми Мартэн».
Мы в упоении, мы сидим, все такие довольные и расслабленные, что-то обольстительно шепелявим друг другу на ломаном французском, и тут у Саймона звонит мобильный, который зеленый. Меня раздражает, что он вообще никогда их не отключает.
— Алло?
— Кто это? — шиплю я с досадой. Мне очень не хочется, чтобы сейчас нам мешали.
Саймон закрывает трубку рукой. Вид у него немного встревоженный, но потом он выдает язвительную улыбку.
— Это Франсуа. Какие-то дико важные новости про карточную школу в Лейте. — Он спокойно говорит в трубку. — Я во Франции, Френк, на Каннском кинофестивале.
На другом конце линии слышится резкий и громкий голос. Саймон отводит телефон подальше от уха. Потом он игриво подмигивает мне и говорит в трубку, приложив свободную руку к другому уху:
— Френк? Ты еще здесь? Алло?
Он закрывает рукой микрофон и посмеивается.
— Франсуа — натура сложная. А я как-то забыл, что Каннский кинофестиваль и игры Лейтской карточной школы проходят одновременно. И что мне теперь делать? Срочно искать вертолет и мчаться в Лейт? — хихикает он, пожимая плечами, и я тоже смеюсь. — Ты еще здесь, Френк? Алло? — кричит он в трубку. Потом скребет ногтем поверхность мембраны микрофона. — Я тебя не слышу, и ты пропадаешь. Я тебе потом перезвоню, — говорит он, захлопывает телефон и отключает его. — Он такой долбоеб, что его даже нельзя ненавидеть. Это уже за пределами ненависти, — говорит он, изображая ошеломленное восхищение. — Мужик просто выше всего, и любви, и ненависти… он просто… есть.